Азаттык завершает проект к 25-летию независимости Казахстана под названием «Независимые люди». Это серия интервью с известными людьми — политиками, музыкантами, журналистами, экономистами, артистами, — которые являлись моральными авторитетами и лидерами общественного мнения, а также известными медиаперсонами с начала 90-х годов и до сегодняшних дней. Герои проекта рассказывают, какие цели они ставили перед собой и перед своей профессией в новой стране и к чему в итоге они лично и их дело пришли в 2016 году.
В заключительной, 22-й серии проекта казахстанский актер и телеведущий Сергей Погосян вспоминает особенности новогодних корпоративов 90-х, свою работу в передаче «ТВ-Бинго» и называет главную деталь, которая выгодно отличает ту эпоху от нынешнего времени.
«РОДИТЕЛИ ГОВОРИЛИ ПРО ТЕАТР: „СЕРЕЖА, ЭТО НЕСЕРЬЕЗНО!“»
Вячеслав Половинко: Где и как вы встретили распад Советского Союза?
Сергей Погосян: Я учился в институте и с ужасом воспринял распад СССР, потому что в школе нас учили, что это что-то совершенно незыблемое и гарантирующее нам покой и свободу (в рамках советского понятия о покое и свободе: хорошим людям свобода гарантирована). Сначала мы решили, что это невозможно, а потом началась паника, потому что люди приехали в Алматы из разных мест — кто-то ради карьеры, кто-то навсегда. Поэтому полное ощущение предхаосного состояния было, я помню. Но тогда я был молод и пережил это достаточно легко, хотя это напряжение чувствовалось: а что дальше, а вдруг нас всех поодиночке завоюют?
Пётр Троценко: А кто именно должен был завоевать согласно общественному мнению начала 90-х? Какой-то конкретный враг или абстрактный?
Вячеслав Половинко: Гипотетический Запад, к примеру.
Сергей Погосян: Нет, наша система находилась в постоянном противостоянии другой системе, само существование которой как бы ставило вопрос о том, что та система как минимум не единственная. В Советском Союзе претендовали на то, что западные ценности не единственные и не идеальные.
Пётр Троценко: Получается, вы в то время внимательно следили за информационной повесткой?
Сергей Погосян: Она существовала параллельно со мной — изо всех радиоприемников и немногочисленных телевизионных каналов, хотя мне гораздо приятнее было бы слышать «Наутилусов» или DDT. Но самое интересное, что и эта часть творчества тоже была политизирована и пронизана каким-то предощущением: «Перемен! Мы ждем перемен!» Музыка Цоя, думаю, идеально ложится под это ощущение.
Вячеслав Половинко: Вы тогда были студентом сельскохозяйственного института, правда по специальности «экономист». Карьеру экономиста вы для себя не видели в принципе, раз почти сразу в театральный перебежками ушли?
Сергей Погосян: Я не был уверен, что театр — это серьезно, и мою неуверенность всячески поддерживали родители, которые говорили: ну, конечно, это несерьезно, Сережа! Каждый мальчик мечтает стать космонавтом, а твоя мечта, как человека закомплексованного, — стать артистом. Они по-своему были правы, потому что я сейчас понимаю, что это очень сложная и архизависимая профессия. Когда моя взрослая дочь сказала, что равнодушна к театру и кино, честно говоря, я в душе перекрестился, сказал: ну и славненько!
«ВСЕ ВДРУГ СТАЛИ БРОКЕРАМИ — МЕНЯЛИ ВАГОНЫ САПОГ НА ВАГОНЫ ДРОВ»
Вячеслав Половинко: Не пожалели, что экономистом не стали? Ведь в 90-х эта профессия, наряду с юристами, была в тренде.
Сергей Погосян: Наверное, нет. Если говорить о моих 90-х, то они прошли, когда я делал первые шаги в театре. Я представлял театр как некий монастырь или оазис, где деньги не имели значения. Я, конечно, понимаю, что это самообман, это глупо, но в этом оазисе мне было хорошо, потому что, когда я выходил за его пределы, сразу начинал думать о том, где взять денег, что будет завтра.
Понимаете, в то время мне казалось, что весь мир сошёл с ума, но нам давали понять, что это и есть капитализм: как хорошо, что ты можешь сразу вагонами ворочать!
Все вдруг стали брокерами, в том числе и мои друзья, которые продавали какие-то вагоны сапог, меняли на вагоны дров. Я ничего в этом не соображал, и однажды меня спросили: тебе нужны хорошие ленинградские туфли? Я говорю: да! А мне говорят: два вагона! Понимаете, в то время мне казалось, что весь мир сошёл с ума, но нам давали понять, что это и есть капитализм: как хорошо, что ты можешь сразу вагонами ворочать! Конечно, это довольно наивное представление о капитализме, и хорошо, что сейчас все пришли к тому, что занимаются тем, чем занимаются, и дай бог получать за это хорошие деньги.
Вячеслав Половинко: В театре-то какие деньги были?
Сергей Погосян: В те времена деньги были очень символические. Я помню, что их надо было сразу менять на доллары, иначе гонорар, который ты получал в начале месяца, мог превратиться в достаточно скромные деньги в конце этого же месяца. Поэтому обменники люди посещали часто, меняли на три, на пять, на десять долларов.
Пётр Троценко: Много было обменников по городу или были места, где барыги эти доллары из-под прилавка продавали?
Сергей Погосян: Обменник — это, наверное, символ 90-х, причем они были чуть ли не под лестницей и под забором. Они были буквально везде, поэтому возникало ощущение, что вся валюта свозилась в наши страны [бывшего СССР].
Вячеслав Половинко: Я так понимаю, вам этих денег катастрофически не хватало.
Сергей Погосян: Да, мы все пытались где-то работать, и в это время совмещать две-три работы считалось нормальным. Театр постоянно куда-то ездил, и мы с детским спектаклем объездили, наверное, всё, что можно было объездить и что еще не развалилось: какие-то пионерские лагеря и детсады. Всё это пришлось на период от 20 до 25 [лет], и актеры более старшие и мудрые понимали, что это достаточно сильно растлевает артистов. Не получив даже базового образования, определенных навыков и отношения к сцене, мы при такой бешеной эксплуатации могла превратиться в худшем смысле этого слова (не хочу никого обидеть) в народный театр при каком-нибудь Доме культуры. А чтобы получить другое [театральное] образование, «отрывались» в каких-то полуподвальных помещениях, изображая Ромео и Джульетту или Отелло и Дездемону.
«САМАЯ ТЯЖЕЛАЯ АУДИТОРИЯ — ЛЮДИ, КОТОРЫЕ НЕДАВНО СТАЛИ БОГАТЫМИ»
Пётр Троценко: Актеры, перекочевавшие в 90-е из советской эпохи, познакомились со словом «корпоративы» и узнали, что на них можно было зарабатывать. Насколько тесно вы с этим сталкивались?
Смотришь и думаешь: какая великая машина «жигули» — столько из нее вылезло: и медведь вышел, и собачки, и уже переодетый танцевальный ансамбль с перьями.
Сергей Погосян: Не просто сталкивался. Я был одним из первых, кто организовывал новые корпоративы в капиталистическое время. Эта профессия [корпоративных ведущих] была и раньше, но максимально востребована оказалась именно в 90-е, когда люди стали управлять своими деньгами, осуществлять свои мечты. А основная мечта — о празднике, собрать всех, накормить хорошо, да еще и показать свою состоятельность. И тогда все эти оголодавшие цирковые артисты, певцы вдруг пустились на вольные хлеба, стали придумывать номера — с медведями, с обезьянками, с собачками. Аппаратура разгружалась из «жигулей». Смотришь и думаешь: какая великая машина «жигули» — столько из нее вылезло: и медведь вышел, и собачки, и уже переодетый танцевальный ансамбль с перьями. Поскольку я работал ведущим, то был прикован к одной точке, а артисты, которые приезжали, говорили: давай объявляй нас быстрее, потому что нам в другое место нужно! Так что закулисная часть тоже была очень живая.
Пётр Троценко: Что представлял из себя классический корпоративный ведущий первой половины 90-х?
Сергей Погосян: Поскольку в 90-е сменилась аудитория, профессия стала тоже другой. Наверное, это бойкий, остроумный человек, как правило мужчина. В его обязанности входило найти общий язык с совершенно разными социальными слоями заказчиков, потому что это могли быть бандиты или люди из второго поколения богатых людей, которые были потомками тех, кто еще был богат при Советском Союзе. Кстати, люди, которые всегда были богатыми, — самая замечательная аудитория, самые интеллигентные люди. А самой тяжелой аудиторией были люди, которые только вырвались в число богатых, потому что они не знали, чего хотят: и фейерверк хотели, и чтобы на лошади приехали, и чтобы женщина из торта. Они вкушали возможность позволить себе то, о чем мечтали и видели в фильмах.
Вячеслав Половинко: Какой у вас был самый безумный корпоратив или который вам наиболее всего запомнился?
Пётр Троценко: Чтобы вы потом вышли и сказали: ну, наконец-то, этот корпоратив закончился.
Сергей Погосян: Пожалуй, самый запоминающийся банкет выглядел так: я вел в ночном клубе вечеринку и покидал ее для того, чтобы сыграть эпизодическую роль в спектакле. Так получилось, что я сначала согласился на работу ведущего, а потом узнал, что в это время у меня спектакль. И я попал в такие условия, что и там [в ночном клубе] нельзя отказаться, потому что и деньги отберут, и реноме испорчу, и из театра не мог отпроситься. В итоге в клубе я ставил танцы, а сам бежал в театр, играл там свою роль и возвращался назад.
Вячеслав Половинко: Что самое необычное могли попросить заказчики помимо номера с медведями?
Сергей Погосян: Если это не семейный праздник, то, как правило, стриптиз. И это было так интересно для гостей, да, в общем-то, и я с интересом смотрел, думаю: надо же, как она быстро это всё [с себя снимает]. Шоу-бизнес сразу подтянулся, потому что стали появляться профессиональные артисты, хорошие музыкальные группы, хорошая музыка 80-х. Даже сейчас песни «Я пью до дна за тех, кто в море» или «Замыкая круг» являются кульминационной частью праздника. Наверное, потому, что заказчики как минимум мои ровесники.
Пётр Троценко: Получается, на праздниках не было классической попсы 90-х с плохой аранжировкой или «блатняка», который в то время стремительно врывался в масскульт?
Сергей Погосян: Вы знаете, нет. В Казахстане держалась определённая [музыкальная] планка, или, может, это моя планка была, такими были мои заказчики. Мордобоя и тяжелого рока не было. Всё-таки это люди, которые учились в 70-х и 80-х. В 90-х никто уже не учился, все только отдыхали. И поэтому была такая аудитория и соответствующий репертуар. А основные слушатели радио «Шансон», видимо, отмечали в более закрытых условиях, и наверняка у них были свои ведущие, которые могли вести праздник по понятиям. Поэтому как-то не пересекались.
«НОВЫЙ ГОД КОРМИЛ АКТЕРОВ»
Вячеслав Половинко: Вам в 90-е приходилось хоть раз «дедморозить»?
Сергей Погосян: Да, конечно. Это тоже часть моей профессии.
Вячеслав Половинко: «Дедморозили» вы только на вечеринках или ходили по домам?
Начинал я «дедморозить» на детских корпоративах. То есть на детских елках в театре.
Сергей Погосян: Начинал я «дедморозить» на детских корпоративах. (Смеется.) То есть на детских елках в театре. Были, конечно, индивидуальные вызовы к детям. Еще мы готовили детскую сказку: арендовали место в фойе и там ее разыгрывали.
Вячеслав Половинко: Есть расхожее убеждение, что за новогодние дни артисты зарабатывают едва ли не больше, чем за весь остальной год.
Сергей Погосян: Ну по тем временам где-то около 15 долларов за Деда Мороза, но этих Дедов Морозов могло быть десять, то есть я мог заработать в день 150 долларов. В 90-е годы это очень большие были деньги. Поэтому я абсолютно согласен с тем, что Новый год кормил актеров.
Вячеслав Половинко: Что просили дети у Деда Мороза в то время? На что хватало денег у родителей?
Сергей Погосян: Они просили то, что давали заказчики, а потом говорили: надо же, как ты, Дед Мороз, угадываешь! Это были, как правило, игрушки, но хорошие игрушки. Если вы вспомните 90-е годы, то тогда было, как нам казалось, всё, только денег не было. И в магазинах были какие-то заоблачные цены по тем понятиям.
Пётр Троценко: Получается, Дед Мороз был дорогим удовольствием и далеко не каждая семья могла себе его позволить?
Сергей Погосян: В 90-е — да. Но каждая семья могла позволить сводить ребенка на елку, потому что в то время сохранялись так называемые путевки на детские утренники, и там был почти бесплатный Дед Мороз. Можно было, конечно, купить дорогой билет на утренник в отель «Анкара» — там был самый дорогой Дед Мороз. А можно было пойти в фойе Академии наук — там тоже был Дед Мороз, относительно демократичный. То есть везде, куда бы вы ни пошли, могли нарваться на праздник.
Пётр Троценко: Чем отличался дорогой Дед Мороз от дешевого?
Сергей Погосян: Если вы имеете в виду сами елки, то прежде всего праздник отличался угощениями. Не могу сказать, что артисты играли там вполсилы.
Пётр Троценко: А костюмы?
Сергей Погосян: Как правило, это были одни и те же костюмы, но если ты попадал в очень дорогой проект, то тебе шили костюм или брали в аренду. Конечно, такой костюм был идеален, во всяком случае первые несколько выступлений.
Вячеслав Половинко: В 90-е люди ходили в театр? Или вы выступали в лагере, где аудитория уйти просто не может?
Сергей Погосян: (Смеется.) Наверное, вы подумали, что там какой-то концентрационный лагерь. Нет, лагерь был детский, и дети там спокойно перемещались. А в 90-е годы театр, как это ни странно звучит, был самым бюджетным развлечением — когда ты приглашал девушку в театр и тратил в общем-то небольшие деньги. Билет стоил примерно столько же, сколько баночка кока-колы в коммерческом ларьке. И ты мог провести с девушкой вечер, съесть в перерывах между первым и вторым актом печенюшку, которую принес из дома, и в принципе с чувством выполненного долга и на достаточно интеллигентном уровне мог потом отправиться куда-нибудь еще.
Пётр Троценко: Это если девушка выбирала театр, а не кола-колу.
Вячеслав Половинко: Предлагали ли вам в 90-е сыграть в какой-нибудь постановке на злобу дня? Например, сыграть что-то о политике, о бандитах.
Пётр Троценко: Вообще были в те годы постановки, которые отражали эпоху?
Сергей Погосян: Вы знаете, нет. Мне кажется, таких постановок нет до сих пор, потому что мы не получили какого-то драматурга, который мог бы реально оценить то, что происходило в 90-х. Либо какая-то поэтизация 90-х, либо наоборот. Но чтобы получить интересный срез общества 90-х, у нас, мне кажется, нет таких пьес. Кроме того, люди, кажется, до сих пор не осознают, что у нас получилось в результате.
«„ТВ-БИНГО“ БЫЛО ИНТЕРЕСНЫМ ШОУ ПЕРВЫЕ НЕСКОЛЬКО ЛЕТ»
Пётр Троценко: Мы плавно подошли к разговору о передаче, которая сделала вас известным на всю страну, — «ТВ-Бинго». Как вы туда попали?
Сергей Погосян: Совершенно случайно, как обычно и попадают в такие долгоиграющие проекты. В то время я достаточно активно работал на телевидении, и мне предложили вести лотерею. Я отказался, поскольку мне это было скучновато. Тогда мне сказали: у нас очень много претендентов-девушек, мы ведь не можем пробовать в качестве двух ведущих девушку с девушкой? Кстати, одним из условий было то, что я должен был отовсюду уйти и остаться только на «ТВ-Бинго». Конечно, это было неприемлемым условием, потому что я работал везде, где только было можно, — на радио, в театре, на телевидении — и еще вел корпоративы. Разве что на вокзалах не объявлял: прибыл поезд!
Вячеслав Половинко: Прибыл поезд! Құттықтаймыз! (в переводе с казахского — «поздравляем», одна из ключевых фраз передачи «ТВ-Бинго», с которой ведущие обращались к победителям лотереи. — Азаттык).
Сергей Погосян: Потом меня попросили эту фразу не говорить, потому что [из-за произношения] она звучала немножко двусмысленно. Стали приходить письма, в которых читатели говорили, что Сергей всех тайно посылает, а не поздравляет. И руководство попросило меня воздержаться от подобных поздравлений, хотя у меня и в мыслях не было [кого-то послать]. В общем, на передачу я попал случайно, и так получилось, что эта программа просуществовала почти 18 лет.
Вячеслав Половинко: Вам самому в лотерею не захотелось поиграть, когда вы туда попали?
Я очень активно играл в лотерею, играл в нее мой тесть, который покупал огромное количество билетов и даже один раз попал в комиссию.
Сергей Погосян: Я очень активно играл в лотерею, играл в нее мой тесть, который покупал огромное количество билетов и даже один раз попал в комиссию, не по моей протекции, а просто как активный игрок. Целый месяц он был в студии, а я вел передачу. Знаете, «ТВ-Бинго» было достаточно интересное шоу первые несколько лет, потому что оно было единственным, которое объединяло огромное количество людей. Потом это всё превратилось в... Скажем так, его нужно было развивать, а на это нужны были средства — в общем, замкнутый круг.
Пётр Троценко: Можно ли назвать «ТВ-Бинго» казахстанской мечтой 90-х? Во-первых, это была бюджетная возможность испытать азарт, во-вторых, выиграть хоть какую-то сумму денег на фоне общей бедности.
Сергей Погосян: Лотерея — это вообще мечта человека, стать богаче, но ничего при этом не сделать. Но в принципе [«ТВ-Бинго»] можно назвать мечтой. Тогда и компания «МММ» (крупная финансовая пирамида середины 1990-х. — Азаттык) была тоже символ 90-х. Мы же догоняли капитализм и до сих пор находимся в стадии «догоняния». Но в 90-е появились и очень богатые люди, которые были достаточно щедрые. Сейчас люди менее щедрые, потому что более мудрые, а тогда человек мог заработать за один день миллион, и ему казалось, что на следующий день тоже будет миллион, а в год он заработает 365 миллионов. У нас были люди, которые покупали 100, 200, 300 лотерейных билетов, и на них было жалко смотреть. Мы даже стали говорить, чтобы брали по два-три билета.
Вячеслав Половинко: Ваш тесть-то что-нибудь выиграл?
Сергей Погосян: Да, пару раз он выиграл и окупил деньги, которые потратил на билеты.
Пётр Троценко: Помнится, что «ТВ-Бинго» критиковали за махинации. Они там могли иметь место?
Вячеслав Половинко: Например, шарики нагревали в определенном порядке.
Сергей Погосян: Если говорить о махинациях, то шарики остужали. Но на «ТВ-Бинго» такого не было, потому что сам принцип бинго был построен на том, что всегда компания была в прибыли. Это как в казино — нет смысла мухлевать, иначе люди не пойдут туда играть. Программа просуществовала так долго, потому что не разорялась. Только после кризиса 2008 года дела пошли не так хорошо, [об этом можно судить] по призам. Но главный принцип сохранялся — в конце каждого тиража кто-то получал бинго.
«В „ПЕРЕКРЕСТКЕ“ ИГРАЛА СУПЕРЭЛИТА»
Вячеслав Половинко: Вас на улицах больше стали узнавать: о, «ТВ-Бинго» идет?!
Сергей Погосян: Именно так и говорили. Но у меня была еще кулинарная программа, и меня называли либо «Бинго», либо «Цептер» (кулинарная передача, которую вел Сергей Погосян, называлась «Чудеса от Цептер». — Азаттык), а мне бы хотелось, чтобы меня хоть раз назвали «Театр».
Пётр Троценко: Вот мы и подошли к сериалу «Перекресток» (с 1996 по 2000 год Сергей Погосян периодически играл в сериале телеведущего. — Азаттык). Не хотелось ли вам роль побольше, — ведь получается, что вы там играли фактически самого себя?
Сергей Погосян: Конечно, хотелось, потому что это было место, где можно было заработать и славу, и деньги, причем не надевая на себя бороду Деда Мороза и не стоя возле лототрона. Это как раз то, о чем мечтает актер, — сниматься в кино, играть в театре и получать за это деньги. Но тогда в «Перекресток» входили суперэлитарные люди, был жесткий кастинг, и, видимо, я таковым не являлся в то время.
Вячеслав Половинко: Тем не менее у вас уже есть более широкая роль в фактически ремейке «Перекрестка», в астанинской его версии (сериал «Сердце мое — Астана». — Азаттык). Сильно отличается, на ваш собственный взгляд?
Сергей Погосян: Да, сильно отличается.
Вячеслав Половинко: Очень лаконичный ответ.
Пётр Троценко: Какая ваша самая серьезная роль в театре?
Сергей Погосян: Сложно сказать. Я серьезно относился ко всем ролям. Я играл Гамлета в театре, а для каждого актера Гамлет — это уровень! Но с другой стороны, какой я был Гамлет, судить не мне, а зрителям. Но ходили, слава богу, значит, нравилось. Я играл Эзопа (древнегреческий баснописец. — Азаттык) и за эту роль получил Государственную премию. Спасибо Рубену Андриасяну (народный артист Казахстана, художественный руководитель театра имени Лермонтова. — Азаттык), я был не обижен ролями в театре, даже избалован. И как-то так получалось, что 90-е и начало 2000-х были для меня благоприятным периодом, потому что меня не могли обвинить в том, что я ушел в ширпотреб (хотя я был частью этого ширпотреба), потому что у меня были роли в театре. И с другой стороны — меня нельзя было обвинить в том, что я ушел в театр с головой и совершенно забыл о собственном благосостоянии.
Пётр Троценко: А как много актеров ушли в ширпотреб навсегда? Это можно назвать творческой деградацией?
Сергей Погосян: Много, к сожалению, но я бы не стал называть это деградацией. Очень многие актеры отошли от этого: кто-то ушел в ведение [корпоративов], кто-то ушел в телевизионную режиссуру, очень много ушло в телевидение. Всё зависит от того, насколько человек жалеет об этом и было ли это внутренней трагедией. Нет, для большинства людей это был плавный переход. У меня был период, когда я осознал, что те люди, которые оставались в театре, которые не играли в спектакле, параллельно проводя в ночном клубе вечеринку, в профессиональном плане достигли большего, чем я, потому что мне приходилось платить профессионализмом, который мог бы получить на площадке, более серьезно относясь к ролям. Но такое было время, каждый чем-то платил: кто-то своим здоровьем, кто-то уровнем своей работы. Но, в общем-то, работа на двух-трех хозяев была естественной.
«В „НУР ОТАН“ МЕНЯ НИКТО НЕ ЗВАЛ, А Я И НЕ ПРОСИЛСЯ»
Вячеслав Половинко: В конце 90-х и начале 2000-х каждый, кто был медиафигурой на телевидении, в театре, в кино, в спорте, постепенно становился объектом некоей ласки со стороны власти с целью того, чтобы в дальнейшем продвигать власть своим лицом. Это прошло мимо вас. Вам предлагали, а вы отказывались или пронесло?
Сергей Погосян: У меня хорошие отношения с властью, и власть ко мне хорошо относится. Но при этом с меня никто ничего не требовал. И с нуротановцами у меня хорошие отношения — меня туда [в партию «Нур Отан»] никто не звал, а я и не просился. Слава богу, у меня всё сложилось и без этого.
Вячеслав Половинко: Как вы думаете, почему многие артисты идут в политику?
Сергей Погосян: Те люди, которые идут политику или вступают в «Нур Отан», хотят работать в этом направлении. Безусловно, если актер будет работать в партии, то его творческая карьера однозначно закончится, потому что он будет занят совершенно другими делами. Но меня пронесло, да я и не стремился.
Вячеслав Половинко: Вы хотели бы вернуть в каком-нибудь виде 90-е?
Сергей Погосян: Мне кажется, что в 90-е было ощущение, что дальше будет лучше. В то время мы выходили из кризиса, а выход из кризиса — это всегда замечательно, потому что появлялись иномарки, богатели люди, строились дома. Это было движение из точки «ноль» в точку «плюс». А сейчас я вижу, что многие люди депрессивно настроены. В 90-е годы нас не пугали низкие цены на нефть, потому что они все-таки росли, а тут видите, как оно получилось: нефть с 150 [долларов] упала до 50 и очень многие уже в глубоком кризисе. Хотел бы я вернуться в 90-е годы? Для меня вопрос звучит так: а вы бы хотели стать моложе и здоровее? Да, хотел бы.
Пётр Троценко: Хотели ли бы вы что-либо привнести из 90-х в наше время?
Сергей Погосян: Вы знаете, я стал замечать, что правда и истина (вы уж простите за такой финал) потеряли свою актуальность. Я помню, что в 90-е все искали правды: смотрели передачу «Взгляд», читали разоблачающие журналы. А сейчас, к сожалению, правда превратилась в некий продукт, изготавливаемый той или иной стороной. И чем качественней этот продукт сделан, тем правдоподобней выглядит. И правды уже никто не ищет. Поэтому если я и хотел что-то привнести в наши дни, так это бережное уважение к истине и уважению истины как собственной точки начала отсчета всех координат.
